В двух шагах от солнца [Сборник] - Алексей Притуляк

Но платок я переложил в левый, потому что правый предоставлен на сегодня ножу.

Наткнувшись на ставшую уже прохладной кость рукояти, пальцы сразу начинают мелко дрожать от возбуждения…

Только не думать, не думать!..

Заставить себя не думать.

Действовать на инстинктах — инстинкты все сделают за меня…

Я выхватываю нож, отвожу руку чуть назад — небольшой замах…

Но печень… Печень справа, а я не могу ударить туда из положения, в котором нахожусь по отношению к Джилл.

Она не сразу понимает, что я там такое достал, чуть прищуривается, пытаясь разглядеть…

Наконец, разглядела.

— Зачем тебе нож? — спрашивает она, приподняв брови.

Не отвечая, делаю шаг к ней и влево. Понимаю, что ударить в нужное место всё равно не получится. Остаётся схватить её за правую руку и потянуть на себя и вправо, поворачивая нужным боком. Одновременно ещё полшага влево, руку с ножом отвожу за бедро.

Она не сопротивляется — не понимает. Её брови поднимаются ещё выше, она удивленно и чуть раздраженно смотрит на меня, как на чокнутого.

Ненавижу этот взгляд, эти брови!

Рука выскальзывает из‑за бедра, по дуге снизу — вверх и справа — налево бьет её ножом в бок.

Чуть отклоняюсь, тяну её за руку ещё вправо, чтобы посмотреть, куда я попал. Мне кажется, что промахнулся.

На её рубахе (дорожная, белая, в коричневую звездочку) виден разрез, который на глазах темнеет от проступившей крови…

— Ну что? — спрашивает она. — Опять?

Не отвечая, я падаю на колени, извергая из уже пустого желудка кисло — горькую желчь.

Мне никогда, никогда не убить её!..

Даллас, 2004

«Ненависть ждёт в углу» — пела какая‑то из моих тогда любимых групп…

— Куда всё уходит? — произносит Джилл, ковыряя вилкой пережаренный на завтрак омлет.

— Что именно? — неохотно спрашиваю я. Мне не очень хочется разговаривать с ней после вчерашнего.

— Именно — всё, — пожимает она плечами. — Ты, например.

— Я ухожу на работу, — недовольно отвечаю я, отодвигая тарелку с чёрными несъедобными остатками. — Если ты помнишь, я зарабатываю для тебя деньги. И уже опаздываю.

— Да, — кивает она. — Я помню. Ты вернёшься?

— Идиотский вопрос.

— Может быть, нам поехать куда‑нибудь? Сменить обстановку?

— Прямо сейчас?

Она усмехается, опускает голову.

— Пит… Ты… Ты ещё любишь меня?

— Всё, — бросаю я от двери. — Я ушёл. Целую.

Я не знаю, куда всё уходит. Я не знаю, куда ухожу я. И куда ушла она, я тоже не знаю.

Ненависть ждет в углу. И если по этим углам не проходить хотя бы иногда с метлой, паутина ненависти затянет весь дом.

Даллас, 2004. Я ещё не ненавижу ее. Я её просто не люблю.

Монте — Вильяно, 2007

— Гауска! — радостно произносит кто‑то за моей спиной.

Вздрогнув от неожиданности, поворачиваюсь.

На тропе позади нас, в пяти шагах, стоит невесть откуда взявшийся бронзово — загорелый бородатый мужчина. На нём костюм цвета хаки, длинная чёрная борода, кривые ножны на поясе, у груди ладно пристроился висящий на шее потертый автомат.

— Та гауска беран жоа! — произносит он на чёртовом местном наречии и довольно скалится. Зубы у него белые и ядрёные. А может быть, они кажутся такими на фоне чёрной бороды, усов и загорелого лица. И чёрного потёртого автомата.

— Что за чёрт… — произношу я, морщась от вкуса блевотины во рту.

— О! — восклицает абориген, радуясь, кажется, ещё больше, словно я тепло его поприветствовал. — Американо?

— Си, — киваю я, поднимаясь с колен. — Американский подданный. Хотите проблем?

— Аблас эспаньоль, американо? — вопрошает он.

— Си, — отвечает вместо меня Джилл.

Я поворачиваюсь и удивлённо смотрю на неё.

А она улыбается бородатому. Стоит, кокетливо отставив ногу, изогнувшись, подперев бок рукой и улыбается этому чёрту с автоматом.

А у него на голове берет с зелёной ленточкой.

Нас предупреждали, что не стоит лезть далеко в горы, что можно нарваться на маки — местных революционеров — партизан, противостоящих режиму.

Но как же мы могли не лезть далеко в горы. Ведь мне нужно убить Джилл. Не делать же это на северных склонах, на глазах у целой деревни!

А может быть, сейчас?.. Вдруг этот абориген решит подстрелить нас обоих. Тогда я не успею…

А на тропе, теперь уже впереди, появляется ещё один бородач с автоматом.

— Де беран куар, поске Эстебан? — обращается он к первому.

— Ки, поске Хосе! — радостно показывает тот на нас. — Америкао империалиста.

Джилл, улыбаясь как последняя шлюха, бросает что‑то бородачам по — испански.

Тот, что появился вторым, подходит к ней сзади, небрежно берёт ее за ягодицу, бормочет что‑то ей на ухо. При этом ствол его автомата упирается ей в спину, под лопатку, и я боюсь, что он нечаянно выстрелит.

А эта стерва не отпрыгивает с визгом, не бьёт его по морде, не матерится! Нет, она стоит и слушает. А по губам её бегает ухмылка.

— Он говорит, — обращается она ко мне через минуту, — что мы должны пойти с ними.

— Должны? — кривлю я губы в усмешке.

— Ты хочешь отказаться от их гостеприимства? — многозначительно произносит она, поднимая брови.

— Я не знал, что ты говоришь по — испански.

Она пожимает плечами.

— Почему ты никогда не говорила мне, что знаешь испанский?

Она снова пожимает плечами и нехотя произносит:

— Сейчас‑то какое это имеет значение.

— Ты замечаешь, что едва ли не каждый день преподносишь мне новые сюрпризы?

— Оставь, Пит. Не сейчас.

— Какого чёрта! — распаляюсь я. — Почему этот козёл берёт тебя за задницу, а ты улыбаешься?!

— Пит…

— Тебе приятно что этот вонючий бородатый самец с автоматом лапает тебя?

— Так дай ему по морде, — не выдерживает и зло произносит она. — Ты же мужчина?

Бородатый смотрит на меня, на неё… на меня… на неё. Потом спрашивает что‑то. Она небрежно пожимает плечами, кивает на меня, что‑то отвечает.

Бородатый подходит ко мне. Встаёт, подбоченясь. Сплевывает себе под ноги.

Если он сейчас застрелит меня, я уже никогда не смогу её убить.

— Карамба, — наконец произносит он, меряя меня взглядом, и снова сплёвывает себе под ноги. — Дамос ум пасео, американо, — добавляет через минуту, указывая стволом автомата на еле видную на каменистой почве тропинку, уходящую влево.

— Он предлагает тебе прогуляться, — комментирует Джилл.

И добавляет ехидно:

— Откажешься?

И этому бородатому козлу:

— Си, но эмос эстадо нунка эн корасон дель Монте — Вильяно.

Даллас, 2004

У нас нет детей. И не будет. Потому что Джилл перевязала трубы. Давно. Ещё до меня. Я узнаю об этом только на третьем году нашей совместной жизни, когда уже сильно озабочен тем, что мы не можем зачать ребёнка и сам начинаю предпринимать шаги к выяснению причин.

— Я знаю, Пит, я должна была сказать тебе сразу… Но… Пойми меня, милый, я боялась… Боялась, что ты оставишь меня…

— Это же… Да ты..!

— Прости, Пит, прости!.. Ты не бросишь меня? Ведь ты не бросишь меня теперь? Скажи, что не бросишь!

Мои дела идут хуже и хуже. Фирма, в которой я работаю, вот — вот отдаст концы и тогда я, при моей редкой профессии, останусь без твёрдого заработка.

А Джилл лежит на диване, болтает по телефону, листает женские журналы и, кажется, присматривает на моей голове место, куда можно было бы наставить рога.

Я не знаю, почему это происходит. Я женился совсем не на той Джилл, с которой теперь живу.

Я хочу детей.

Я ненавижу её.

Ненависть вылезла из тёмного угла и вальяжно развалилась на нашей супружеской кровати.

Монте — Вильяно, 2007

Эти двое даже не обыскали нас! Неужели они настолько глупы? Или настолько беспечны в присутствии своих автоматов?

Это очень хорошо, что мой нож остается пока при мне. Но если они попытаются забрать его у меня, мне придется убить Джилл прямо у них на глазах…

Они все такие — бронзовокожие, бородатые, в беретах и костюмах цвета хаки, с автоматами и саблями (или как там это у них называется). Целый лагерь, раскинувшийся на склоне горы, десяток плетёных и обмазанных глиной избушек.

А командир у них — баба. Бронзовая, в хаки, но — без бороды. С индейскими, многочисленными, чёрными и сальными косичками, свисающими на огромные груди под курткой, с широким приплюснутым носом на скуластом, покрытом татуировкой, лице. Уродина.

Мы стоим в центре импровизированной крепости из мешков, набитых, наверное, песком и уложенных по кругу стеной, высотой в человеческий рост. Она сидит напротив, на табурете. Нас разделяет тёмное пятно погасшего костра. За её спиной стоят двое бородатых с автоматами наготове.